М. вздохнул с облегчением. Но как же все-таки отчаянно-прекрасно было лицо ребенка, который уже в недалеком будущем окажется распят на кресте научного эксперимента и доведен до самого жалкого состояния! Как же он был развит, как же тих, кроток и невинен… Высшая степень буддийского пробуждения! М. тщетно пытался стереть из памяти чистый детский взгляд и принялся в отчаянии бродить по улицам и распевать сутру об «Аде умалишенных», стараясь искупить свою вину. Он стучал в деревянную рыбу и оплакивал будущее чистого, невинного ребенка.
А В. с холодной улыбкой на бледном лице следил за М., глядя в окно своего кабинета на кафедре судебной медицины Императорского университета Кюсю. Он знал, какие мотивы сподвигли М. бежать за границу, и знал, что не успеет И. достигнуть юношеского возраста, как М. вернется на Кюсю. Осознавая данное обстоятельство, В. завершил все исследования, необходимые для опыта, и ждал соперника во всеоружии.
Однако и М. оставался рабом науки до кончиков ногтей. При помощи этого эксперимента он надеялся подвести итог научным трудам всей своей жизни и доказать механизм «кармического воздаяния», или «психической наследственности». И желание М. не уступало по силе намерению В. использовать свиток как пример в работе «Психиатрическая преступность и методы ее расследования», которой тот посвятил все свои силы.
Но… что за муки продолжал испытывать М.! Пожертвовать совестью ради науки и наблюдать, как из чистого, невинного мальчика вырывают душу… Изучать его живой труп — результат собственных действий, а затем триумфально опубликовать результаты эксперимента. Как же горько он страдал! И все исследования, которые он проводил как безумный в течение десяти лет после выпуска, были предприняты им лишь для того, чтобы заглушить голос совести. Так, не в силах избавиться от мыслей о предстоящей казни, он полировал и полировал лезвие гильотины… И знаешь, каков был главный тезис диссертации, отправленной им в университет для получения научной степени, этот последний штрих, наводящий на гильотину лоск? «Мозг не средоточие мышления».
Наконец страсть М. к науке взяла верх над муками совести. Он загорелся энтузиазмом и, позабыв обо всем, принялся разгонять мрак, навеянный «темными веками сумасшедших», и уничтожать «ад умалишенных», по-прежнему царивший на этом свете. И с хладнокровием, не уступающим хладнокровию В., он подсчитывал годы со дня рождения И.
Ну а судьба Т. напоминала свечу на ветру. К тому времени она уже поняла, что интерес молодых людей был продиктован лишь ее привлекательностью и тайной свитка. Последний, вероятно, был у М., который прямо интересовался его местонахождением, либо у страдающего из-за несчастной любви В. Понимая, что противники ее — люди чудовищные, Т., слабая женщина, дрожала от страха за собственную жизнь и за жизнь сына.
Следовательно, если бы в результате эксперимента, связанного с изучением небезызвестного жуткого свитка, пострадал И., его мать незамедлительно назвала бы два имени — В. и М. А значит, непременным условием опыта была смерть Т.
— Но… профессор! Как же это жутко! — невольно воскликнул я и уперся лбом в стол.
В голове все горело, лоб заледенел, ладони пылали. Я затаил дыхание, готовый задохнуться…
— Что? Что такое? Ты спросил, а я тебе объясняю! — отозвался откуда-то сверху доктор Масаки тоном, не терпящим возражений. В голосе его слышался укор. — Как можно быть настолько малодушным? Сначала просишь меня рассказать секрет всей моей жизни и обещаешь выслушать, а потом причитаешь. Поставь себя на мое место и поразмысли, как должно было быть страшно мне. Представь мою боль! Однако худшее впереди…
Я не мог вымолвить ни слова в ответ.
— Ну так вот… Т., естественно, догадывалась, что ее жизнь находится в опасности, и много о том думала. Поэтому она и говорила сыну: «Если буду жива, когда ты окончишь университет, я все тебе расскажу». Как любящая мать, Т. всеми силами пыталась отвести проклятие от ребенка и ждала, когда он вырастет и будет способен все осознать. Вместе с тем Т. уповала на то, что у И. не возникнет соблазна искать свиток. Втайне она сама разыскивала М. Вероятно, Т. надеялась столкнуть соперников лбами, добиться от них признания и уничтожить документ. Она полагала, что это положит конец страшному противоречию между жаждой исследований и любовными терзаниями… Вот какие мысли, подстегиваемые материнской любовью, блуждали в голове женщины.
Смертельные враги в мире чувств и в мире науки, В. и М. соревновались друг с другом на протяжении двадцати лет, и им было суждено соперничать всю жизнь. А Т. и ее ребенку не посчастливилось оказаться в центре этого водоворота, закрученного проклятием академических демонов, последняя битва которых не оставила матери и сыну шанса на жизнь. Словно одержимые, соперники полировали клыки и когти, чтобы вонзить их в ходе эксперимента в И., сына одного из них, а потом с честью обнародовать результаты в научном мире и свалить всю вину за бесчеловечный опыт на другого. А жертва, ребенок… Да какая разница, чей это ребенок? Дело давнее… Для науки важно лишь то, что он из рода Курэ, остальное — вздор.
Меня охватила мучительная дрожь. Вцепившись руками в голову, я повалился на сукно. Каждое слово, произносимое ужасным голосом доктора Масаки, резало мои нервы, будто острый скальпель.
— Наконец дело приблизилось к развязке, которую М. предсказывал двадцать лет назад. Дьявольская, непреодолимая сила влекла его, заставляя бояться, дрожать, мучиться, сходить с ума, и он мечтал вернуться к страшному началу, которое одновременно являлось и концом… Выпускная работа М., «Сон эмбриона», которую он написал двадцать лет назад, какой-то невидимой, роковой силой будто бы возвращала его к тому, с чего все начиналось…
Мне хотелось подняться со стула и выбежать из кабинета, но нечто сверхъестественное словно вдавило меня в кресло, и я заколотился от страха, не в силах даже зажать уши руками.
Тем временем хриплый голос доктора Масаки продолжал:
— Первое препятствие на пути к эксперименту — а именно Т. — было устранено. Единственная свидетельница, способная указать на авторов страшного опыта, оказалась похоронена в лабиринте. Одна она знала, кто является отцом ее сына, и могла рассказать, какою тайной связаны И., В. и М. Но вскоре возникла вторая проблема или, вернее сказать, непременное условие: М. должен был занять кресло профессора кафедры психиатрии медицинского факультета Императорского университета Кюсю. Этого требовали соображения безопасности; так, улучив момент, он мог бы переложить вину за преступление на своего соперника и выйти сухим из воды.
Доктор Масаки, который все ходил туда-сюда, внезапно остановился. Теперь он стоял лицом к восточной стене, где висел портрет доктора Сайто и календарь с датой «19 октября 1926 года». Я знал это, хоть и лежал ничком на столе. Когда шаги доктора Масаки остановились, остановился и поток его слов. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Мне даже вдруг показалось, что он куда-то исчез. Но, хоть иллюзия эта длилась недолго, с каждой секундой она пугала меня все сильнее.
И вот те страшные сомнения, которыми я терзался с самого утра, замелькали в моей голове. Я вцепился руками в волосы и, застыв от ужаса, ждал дальнейших слов доктора Масаки, будто острых игл.
Тайна 19 октября…
Тайна странной гибели доктора Сайто, которого нашли в этот день…
Тайна продвижения по службе доктора Масаки, вызванная столь загадочной гибелью профессора Сайто…
Тайна роковой судьбы, которая заставила доктора Масаки покончить с собой каким-то магическим способом ровно год спустя…
Тайна психологического вмешательства доктора Вакабаяси, который сделал вид, что со дня самоубийства доктора Масаки прошел месяц…
И за всеми тайнами скрывается еще одна, главная: кто же это придумал? В. или М.?
Погруженный в гнетущее безмолвие, я ждал вердикта доктора Масаки, который должен был прозвучать как гром среди ясного неба. Но тут доктор Масаки зашагал по комнате и как ни в чем не бывало продолжил свои жуткие объяснения, опустив ту часть повествования, которая так меня пугала.
